Всё, что было когда либо мною или кем-нибудь рядом увидено, услышано, сказано, подумано, отсеяно и обронено, валяется там без призора, переплетается руками, ногами и прочими частями тела, и не девается никуда. Помойка, а не, скажем, библиотека, так как бардак в сём виртуальном пристанище царит неописуемый. Помню я практически всё - но вперемежку. То есть если, например, книга - то автора я помню отдельно, героев - отдельно, сюжет частично не помню вообще, а частично помню, но не связываю с первоисточником, зато могу процитировать половину девятой главы наизусть. Почему девятой? А чёрт её знает. Но именно девятой, которая начинается словами "и тогда Василий понял, что это не его собака". Я поклянусь на чём угодно, что это не его собака, но кто такой Василий, у меня не выпытает даже прокурор. А книгу мне, кажется, читала бабушка в мои пять лет (или мама - в мои четыре?), и на той, что читала, была бордовая кофта. Вот это я помню. Пуговицы на кофте: большие, блестящие, я все порывалась их присебякать, но давали только потрогать. И тогда Василий понял, что это не его собака. Где ты теперь, Василий?
Книги - ладно, книги - полбеды, книги, по крайней мере, не сталкиваются с вами случайно на улице. С людьми гораздо хуже: я помню, плюс-минус, все лица, с которыми пересекалась в какой-либо ситуации. Для запоминания лица мне достаточно одной моей за него зацепившейся мысли. Тем более - личной встречи или разговора. То есть я помню молодого лилового негра, рядом с которым когда-то стояла в московском метро, девочек из той группы детского сада, где я провела ровно два месяца до школы, Эти, секретаршу факультета журналистики Иерусалимского Университета (впрочем, эту кызлу трудно было не запомнить), помню ту женщину, которая спросила у меня, почем фиалки, когда я несла по улице два букетика дарить, помню даже лицо дедушкиного соседа по больничной палате и - о ужас - его дочери Гаи. Почему Гаи, в России-то? Что за имя такое Гая? Но он её так при мне один раз назвал, и всё. Может, Галя - а у старика была нечеткая дикция? Может, Рая? Ей было лет пятьдесят, и она была одета в коричневую юбку с разрезом сзади. Если я когда-нибудь её встречу на улице, я же поздроваюсь, машинально, я же вежливая, меня же учили всегда здороваться со знакомыми людьми!!! - и она посмотрит на меня странным взглядом, и будет долго и мучительно вспоминать, откуда я её знаю, и не вспомнит никогда, потому что для неё-то мимолётный взгляд - не повод для знакомства... Василий, спаси меня, Василий. Я тону среди не моих собак. Я барахтаюсь в волнах чужих лиц, имен и названий, и ничего не могу забыть.
Люди, остальные - они нормальные. Они не помнят девочку, которая пятнадцать лет назад стояла рядом с ними в очереди в Алмазный Фонд, или девушку, которая задала им один вопрос на давнем семинаре по шизофрении (вопрос был "здесь не занято?"). Все те, что жалуются на "каких-то странных, откуда-то меня знающих, глядящих с упреком на моё неузнавание" - вы жалуетесь на меня. Это я - та занудная особа, которая кивнула вам у входа в магазин (ну рефлекс у меня! рефлекс! гав!), это я поздоровалась с вашей мамой, которую вы в кои-то веки вели в парикмахерскую, это я хмурюсь, глядя на ваше стеклянное лицо, это мне никогда не забыть, как мы сидели рядом в течение четырёх автобусных остановок, и вы читали интересную книгу, и я бесстыдно читала её через ваше плечо, я помню название книги, но не буду его здесь приводить, чтобы не смущать вас, книга была завёрнута в газету, и обложки не было видно, но мы читали пятнадцатую страницу и именно там был так подробно описан именно тот процесс, который... Стоп, меня заносит. Я еще долго могу рассказывать про ту книгу, но какая разница? Ведь вас, вас, читавшей ту книгу, всё равно не существует. Вы забыли и тот автобус, и ту меня (хуже! ту меня вы так и не заметили, вы были слишком увлечены чтением, и я - им же, а еще тем, чтобы вы меня не заметили), вы вряд ли припомните даже ту книгу, вы справедливо негодуете, зачем с вами здоровается неизвестно кто, и я справедливо негодую вместе с вами, но я вас помню и, боюсь, никогда уже не забуду. Если вам когда-нибудь понадобится человек, помнящий вас вечно, приходите. Я налью вам чаю и мы вместе вспомним ту книгу. Там еще картинка такая была... Умолкаю.
Проблема еще в том, что вдобавок к лицам я помню имена. Правда, эта деталь - последняя: откуда я знаю данное лицо с намертво приклеенным к нему именем, мне уже не вспомнить. Без патологии: людей, с которыми я была реально знакома, я помню всегда и без изысков. Но кивая, скажем, лохматому мужику на улице, я точно знаю, что звать его Миша, но не всегда уверена, был ли он моим студентом на семинаре по работе с группой, или трудным подростком, посещавшим мой тренинг, или моим соседом по лестничной клетке в Москве, или, может, я с ним гуляла лет в шестнадцать. Не помню. Миша, да. Славный такой Миша. Здравствуйте, Миша. Как у вас дела? Миши, как правило, фигеют. Нормально, дела, говорят. И уходят, нервно оглядываясь. И тогда Василий понял, что это - не его собака.
Меня учат. Меня воспитывают. Мне внушают. Послушай, говорят мне. Тот факт, что ты "не можешь не помнить Таню", поскольку она пять лет назад была среди ста человек, участвовавших с тобой в семинаре подготовки к командировке в Россию, ничего не значит. Ибо Таня тебя не помнит!!! И это нормально, потому что это ты услышала случайно, как высокую девушку в очках её подруга называет Таней, а у Тани уши на затылке не растут, и никаких таких интересных сведений про тебя она на том семинаре не обрела. Оставь Таню в покое. Раз вы встретились еще раз, уже в узкой группе, и она подошла с тобой, коллегой своей, знакомиться, не надо радостно орать "Таня, я Вас помню!!!" Задолби себе на рогах: ты НЕ ПОМНИШЬ Таню. Ты вежливо улыбаешься, представляешься и жмёшь Тане руку. Скажи "очень приятно". Кивни. И отойди от Тани БЫСТРО. Не стоит ей напоминать, что она тогда поехала в Хабаровск и спрашивать, как там было. Иначе у Тани будет шок и она всю вашу совместную работу будет подозревать тебя в шпионаже или еще чем похуже. Запомни, Василий: это не твоя собака. Даже если ты и знаешь, как её зовут.
Я с собой борюсь. Я отучаю себя здороваться первой. Я отучаю себя здороваться вообще (в конце концов, у меня тоже сильная близорукость). Я радостно ору своей бывшей студентке "дорогая Маша!" только тогда, когда дорогая Маша застенчиво спросит "Вы меня помните?", и ни секундой раньше. Кстати, те, кто меня об этом спрашивают, неизменно получают удовольствие, ибо я помню. Всех. Правда, не факт, что знаю, откуда я их помню. Но Маше все равно, она радостно щебечет "ах, какая у Вас память" и морщит прелестный носик. Я говорю "ты подстриглась" (она действительно подстриглась, за два-то года), и Маша балдеет: как, вы И ЭТО заметили? А какая мне, в сущности, разница - я ведь помню весь внешний облик, так конечно я увижу, что она подстриглась, облик-то, именуемый "Маша", изменился! Маша уходит, довольная. А я держу себя за руки и за ноги, чтобы не поздравить её с днём рождения, который был накануне. Люди пугаются таких вещей. Зря, кстати. Я не скрываю за этими сведениями никаких подспудных мыслей, я просто не могу их забыть. Как и даты дня рождения дочки моей приятельницы, с которой мы не видимся уже лет десять. Как и фразы из книги, прочитанной мне в три года. Как и точного адреса чьей-то дачи. Как и имен четырнадцати детей друзей моих родителей. Как и вообще имён. Я же не забываю, что стул назвается "стул", несмотря на то, что знаю это уже больше двадцати лет. Так почему я должна забыть, что вашу сестру хотели назвать Оля, а назвали Майя? Только потому, что она - не моя собака?
А потом я прихожу на учёбу и меня спрашивают, о чем была статья, которую мы читали год назад. "Я не помню", растерянно отвечаю я, и тру лоб. Я читала статью, но я её не помню. Если я встречу ту статью на улице, я её не узнаю. Извинитесь перед ней за меня, пожалуйста. Пусть не обижается, я не хамка, просто у меня голова забита черт знает чем. А если она поздоровается первой - честное слово, я не буду на неё сердиться.
