22/03/25 : Все совершенно в порядке
В гостях у большой семьи в Рамат-Гане жил харьковский мальчик Миша, беженец восемнадцати лет. Его поселили в отдельную защищенную комнату, где в мирное время никто не живет. По идее, это была просто комната, но в какой-то момент у нас начались обстрелы Рамат-Гана. Справедливо рассудив, что зарубежного гостя с непривычки может хватить кондратий, хозяйка дома решила как-то прояснить ситуацию. И успокаивающе сказала:
- Мишенька, если ночью к тебе внезапно ворвутся семь человек в одном белье, не пугайся. Все совершенно в порядке. Это просто ракетный обстрел.
* * *
В прошлый Рош Ха-Шана, в самый разгар обстрелов севера, я удачно зашла на кладбище. Рош Ха-Шана мы проводим в Хайфе у давних друзей, а после праздников вместе идем на кладбище, где растут ароматные сосны, цветут нестриженые кусты и очень красиво. Там, к сожалению, лежит всеми любимый папа нашего друга, десять лет назад умерший в Рош Ха-Шана.
На кладбище было зелено, тепло и изумительно спокойно: ни одного живого человека. Кладбище находится рядом с военным аэродромом, при этом не является жилым районом (а является, в определенном смысле, районом нежилым), поэтому над ним не работает железный купол. Мы быстро прикинули, как далеко в округе есть стена, под которую в случае сирены можно лечь, чтобы не нарушать указаний службы тыла. (Подозреваю, служба тыла вообще не одобрила бы праздничный поход на кладбище. Но невозможно жить исключительно в рамках указаний службы тыла). Нашли чудесный склеп, куда лежа можно поместить до четырех человек, а стоя — практически всех. Неблизко от «нашей» могилы, зато с красивой каменной резьбой.
Чтобы ситуация выглядела совсем уже анекдотично, всеми любимая мама нашего друга в Рош Ха-Шана удачно оказалась со сломанной ногой, из-за чего по кладбищу передвигалась на коляске. Упреждение сирены в том районе — пятнадцать секунд. За это время довольно сложно докатить коляску по узким дорожкам до ближайшего склепа, чтобы любимая мама могла спокойно лечь. «Пойдете без меня», - решила железная леди. «В смысле, вас уже не жалко?» - возмутились мы. «В смысле, не будет никакой сирены», - отмахнулась она.
Сирены, действительно, не случилось. Мы печально постояли возле могилы и прочли все необходимые заклинания, немного нервно глядя в небеса. После этого мама жестом фокусника достала из коляски здоровенный лоток, упаковку десертных вилок и небольшую скатерть.
-Я тут фруктов нарезала, — чуть виновато сказала она. — Давайте посидим.
* * *
Поговорим об Эмилии и Иоганне. В начале войны Эмилия и Иоганна оказались в очень узком семейном составе, поскольку Иоганн, муж Эмилии, вместе с их общим сыном застрял в США, а Эмилио, муж Иоганны, вместе с их общим сыном (это уже другой общий сын) застрял в Берлине.
Эмилия и Иоганна решили вместе переждать трудные времена. Ждать они собирались у Эмилии, где удачно расположились ее дочь-подросток Айседора и бомбоубежище, но совершенно не было еды. «Нет еды» в израильском доме — это «можно скромно прожить неделю, а очень скромно—полгода». Но Эмилия с этим не согласилась, в результате чего они с Иоганной обнаружили себя в полночь в супермаркете: служба тыла вывесила список магазинов, открытых до утра. Нет ничего более стимулирующего к голодной панике, нежели круглосуточный супермаркет. Впрочем, никто в стране на тот момент не понимал, к чему, собственно, предстоит готовиться: то ли имеет смысл повеситься, то ли на всякий случай сделать маникюр.
За два часа подруги набрали продуктов на две тысячи шекелей, причем в список вошли, к примеру, семь бутылок кетчупа. На незаданный вопрос Эмилия ответила, что кетчуп любит Иоганн.
После супермаркета они поехали наполнять бак бензином, а дальше направились на поиски банкомата. «Нам как можно скорее нужны наличные», - категорично сказала Эмилия. «Зачем?» - изумилась Иоганна, которая была убеждена, что им как можно скорее нужно поехать домой и лечь спать. «На случай, если придется срочно эвакуироваться морем».
Иоганна представила карту региона и не смогла понять, куда именно Эмилия собирается эвакуироваться морем за наличные. Тем не менее, они сняли наличные, но не эвакуировались морем, а поехали домой.
Там их радостно встретила восьмиклассница Айседора: влезла в пакеты и сходу осведомилась, для чего им в чрезвычайной ситуации понадобились семь бутылок кетчупа. Любящая мать ласково сказала, что либо она сию секунду выльет дочери весь кетчуп на голову бутылка за бутылкой, либо Айседора заткнется и поможет разгрузить продукты. Служба тыла сообщила, что супермаркеты будут работать без перерывов и на следующий день. Подлиза Айседора призналась, что всегда любила кетчуп, и попросила стольник на нервной почве.
Подозреваю, семья Эмилии до сих пор живет на те наличные. Мужья и дети вернулись, Иоганна вернулась жить домой, а вот кетчуп так и стоит. Занимается, можно сказать, пропагандой выживания. Эмилия попыталась было спихнуть немного пропаганды Иоганне, но та отказалась. Сказала, своего полно.
* * *
Офер все это время служил на страшно секретной базе. По уровню допуска находился примерно на уровне министра обороны. Его сестра рассказывала подруге:
- Офер недавно приезжал на субботу домой и полчаса после обеда пытался запустить посудомойку. Три-ноль в пользу посудомойки. Я всерьез беспокоюсь за нашу оборону!
* * *
Вторая атака Ирана застала меня на работе, в связи с чем я познакомилась, наконец, с соседями. Всего-то восемнадцать лет прошло. В подземном убежище было полутемно и людно, стены изрисованы изображениями героями «Щенячьего патруля», на каждом крупно написано незнакомое имя (потом я узнала, что это домовой комитет). Чей-то папа принес железную дорогу, еще один вытащил гору кубиков, вокруг них мгновенно столпились вопящие дети - кто не ходит, тот приполз. Несколько солдат стояли на лестнице, всем своим видом давая понять, что они вот-вот пойдут назад. Пожилая дама приложила к уху телефон и слушала седьмую симфонию Бетховена, еще одна темпераментно причитала, что у нее в духовке сохнет гусь. В углу стояла девочка-подросток, сжимая красивую испуганную кошку. Девочка гладила её и шептала что-то успокаивающее, а кошка смотрела на всё недовольными инопланетными глазами.
Под очередное завывание в подвал спустилась юная мама с полотенцем на голове и спящим младенцем на руках. Совершенно спокойная, с улыбкой. Дошла до середины лестницы, услышала басовитый «бум», споткнулась и сходу полетела мимо солдат с младенцем вниз. До пола, впрочем, не долетела — солдаты поймали её быстрее, чем раздался следующий «бум». Бережно поставили на ноги, поправили полотенце. Младенец не проснулся.
Рядом со мной оказалась ужасно славная девочка Йоланда, новая репатриантка из США. Худенькая, молоденькая, она (как оказалось) переехала в наш дом буквально минуту назад. Доползла с огромным чемоданом до квартиры, запихнула чемодан внутрь ногой и тут же отправилась в бомбоубежище. Благо, недалеко.
Йоланда рассказала мне, что у нее лежат билеты в Нью-Йорк, потому что она не видела родителей три года и пора. Но рейс, скорее всего, отменят.
- Тогда, - задумчиво продолжила она, - я пойду в милуим. Даже не знаю, чего я больше хочу — чтобы рейс отменили или чтобы нет.
Я уточнила, кем она служит в милуим. Оказалось, военфельдшером на границе с Ливаном. «Но, - поспешно уточнила военфельдшер, - только с этой стороны! Не с той! Ну… разве что иногда с той. Но в основном с этой!». И добавила шепотом «С той я боюсь».
Над головой трудился железный купол. Йоланда попросила меня снять ее на фоне убежища, чтобы послать маме в Нью-Йорк. На фото она так сияла, будто посылала снимок с Мальдив. Я смотрела на неё, слушала одним ухом Бетховена, а другим — детский гомон, и думала, что не беспокоюсь за нашу оборону. Сказала Йоланде, что в следующий раз нарежу в убежище фруктов. Она ответила, что нажарит шницелей. Надо будет стрельнуть у Эмилии кетчуп.
* * *
Одна иранская бабушка была привезена в Израиль в раннем детстве. Выросла в религиозной семье, благополучно вышла замуж, шила, вязала, растила детей, после — внуков и правнуков. А к восьмидесяти годам решила «однова живем», рванула на груди шаблон и научилась читать.
Меня это потрясло. С одной стороны, это ж как надо умудриться восемьдесят лет прожить без букв? С другой, это ж как надо упороться, чтобы, восемьдесят лет без них прожив, все-таки рискнуть? Стало ужасно интересно, с чего эта бабушка начнет свой путь грамотного человека.
«С написания пособия, - отозвался внутренний голос. - Восемьдесят лет без фейсбука: с чего начать?».
* * *
Годовщину седьмого октября я бы отметила полной тишиной. Чтобы на сутки отключилось вообще все. Обеззвучить медиа, поголовно. Левых, правых, средних, нейтральных, призывающих, обзывающих, переживающих — всех. Сутки без СМИ. Чтобы газеты вышли с пустыми листами. Только с датой. Радио — на «тихую» волну. Никаких публичных мероприятий. Отключить социальные сети. Отключить нас всех, мы уже все сказали. Мы уже все сказали триста шестьдесят пять раз, умноженные на девять миллионов человек.
Армию не отключать. Сирены не отключать. И отключить остальное. Это будет день, который невозможно не заметить. Может быть, после него кому-то станет немного легче.
Все народы просят: «Господи, помоги нам». Что будет, если на день запретить молитвы? Говорят, темпераментные евреи, если им запретить говорить, начнут летать. Впрочем, мы это и так умеем.
Видите клин в небесах? Это летит центральная синагога, размахивая руками. Главный раввин Израиля на жестовом языке дискутирует со Всевышним о смысле субботы. Кнессет летит в полном составе и молчаливо дерется между собой. Летит и вяжет иранская бабушка (она опять осталась без чтения), летят ракеты, летит и прямо в полете сохнет гусь. Вереницей тянутся семь бутылок кетчупа. А следом мы.
И друзья наши скажут: слышали, евреи в небо улетели? И враги наши спросят: что, все?
И мы им ответим откуда-то сверху:
- Нет.
- Мишенька, если ночью к тебе внезапно ворвутся семь человек в одном белье, не пугайся. Все совершенно в порядке. Это просто ракетный обстрел.
* * *
В прошлый Рош Ха-Шана, в самый разгар обстрелов севера, я удачно зашла на кладбище. Рош Ха-Шана мы проводим в Хайфе у давних друзей, а после праздников вместе идем на кладбище, где растут ароматные сосны, цветут нестриженые кусты и очень красиво. Там, к сожалению, лежит всеми любимый папа нашего друга, десять лет назад умерший в Рош Ха-Шана.
На кладбище было зелено, тепло и изумительно спокойно: ни одного живого человека. Кладбище находится рядом с военным аэродромом, при этом не является жилым районом (а является, в определенном смысле, районом нежилым), поэтому над ним не работает железный купол. Мы быстро прикинули, как далеко в округе есть стена, под которую в случае сирены можно лечь, чтобы не нарушать указаний службы тыла. (Подозреваю, служба тыла вообще не одобрила бы праздничный поход на кладбище. Но невозможно жить исключительно в рамках указаний службы тыла). Нашли чудесный склеп, куда лежа можно поместить до четырех человек, а стоя — практически всех. Неблизко от «нашей» могилы, зато с красивой каменной резьбой.
Чтобы ситуация выглядела совсем уже анекдотично, всеми любимая мама нашего друга в Рош Ха-Шана удачно оказалась со сломанной ногой, из-за чего по кладбищу передвигалась на коляске. Упреждение сирены в том районе — пятнадцать секунд. За это время довольно сложно докатить коляску по узким дорожкам до ближайшего склепа, чтобы любимая мама могла спокойно лечь. «Пойдете без меня», - решила железная леди. «В смысле, вас уже не жалко?» - возмутились мы. «В смысле, не будет никакой сирены», - отмахнулась она.
Сирены, действительно, не случилось. Мы печально постояли возле могилы и прочли все необходимые заклинания, немного нервно глядя в небеса. После этого мама жестом фокусника достала из коляски здоровенный лоток, упаковку десертных вилок и небольшую скатерть.
-Я тут фруктов нарезала, — чуть виновато сказала она. — Давайте посидим.
* * *
Поговорим об Эмилии и Иоганне. В начале войны Эмилия и Иоганна оказались в очень узком семейном составе, поскольку Иоганн, муж Эмилии, вместе с их общим сыном застрял в США, а Эмилио, муж Иоганны, вместе с их общим сыном (это уже другой общий сын) застрял в Берлине.
Эмилия и Иоганна решили вместе переждать трудные времена. Ждать они собирались у Эмилии, где удачно расположились ее дочь-подросток Айседора и бомбоубежище, но совершенно не было еды. «Нет еды» в израильском доме — это «можно скромно прожить неделю, а очень скромно—полгода». Но Эмилия с этим не согласилась, в результате чего они с Иоганной обнаружили себя в полночь в супермаркете: служба тыла вывесила список магазинов, открытых до утра. Нет ничего более стимулирующего к голодной панике, нежели круглосуточный супермаркет. Впрочем, никто в стране на тот момент не понимал, к чему, собственно, предстоит готовиться: то ли имеет смысл повеситься, то ли на всякий случай сделать маникюр.
За два часа подруги набрали продуктов на две тысячи шекелей, причем в список вошли, к примеру, семь бутылок кетчупа. На незаданный вопрос Эмилия ответила, что кетчуп любит Иоганн.
После супермаркета они поехали наполнять бак бензином, а дальше направились на поиски банкомата. «Нам как можно скорее нужны наличные», - категорично сказала Эмилия. «Зачем?» - изумилась Иоганна, которая была убеждена, что им как можно скорее нужно поехать домой и лечь спать. «На случай, если придется срочно эвакуироваться морем».
Иоганна представила карту региона и не смогла понять, куда именно Эмилия собирается эвакуироваться морем за наличные. Тем не менее, они сняли наличные, но не эвакуировались морем, а поехали домой.
Там их радостно встретила восьмиклассница Айседора: влезла в пакеты и сходу осведомилась, для чего им в чрезвычайной ситуации понадобились семь бутылок кетчупа. Любящая мать ласково сказала, что либо она сию секунду выльет дочери весь кетчуп на голову бутылка за бутылкой, либо Айседора заткнется и поможет разгрузить продукты. Служба тыла сообщила, что супермаркеты будут работать без перерывов и на следующий день. Подлиза Айседора призналась, что всегда любила кетчуп, и попросила стольник на нервной почве.
Подозреваю, семья Эмилии до сих пор живет на те наличные. Мужья и дети вернулись, Иоганна вернулась жить домой, а вот кетчуп так и стоит. Занимается, можно сказать, пропагандой выживания. Эмилия попыталась было спихнуть немного пропаганды Иоганне, но та отказалась. Сказала, своего полно.
* * *
Офер все это время служил на страшно секретной базе. По уровню допуска находился примерно на уровне министра обороны. Его сестра рассказывала подруге:
- Офер недавно приезжал на субботу домой и полчаса после обеда пытался запустить посудомойку. Три-ноль в пользу посудомойки. Я всерьез беспокоюсь за нашу оборону!
* * *
Вторая атака Ирана застала меня на работе, в связи с чем я познакомилась, наконец, с соседями. Всего-то восемнадцать лет прошло. В подземном убежище было полутемно и людно, стены изрисованы изображениями героями «Щенячьего патруля», на каждом крупно написано незнакомое имя (потом я узнала, что это домовой комитет). Чей-то папа принес железную дорогу, еще один вытащил гору кубиков, вокруг них мгновенно столпились вопящие дети - кто не ходит, тот приполз. Несколько солдат стояли на лестнице, всем своим видом давая понять, что они вот-вот пойдут назад. Пожилая дама приложила к уху телефон и слушала седьмую симфонию Бетховена, еще одна темпераментно причитала, что у нее в духовке сохнет гусь. В углу стояла девочка-подросток, сжимая красивую испуганную кошку. Девочка гладила её и шептала что-то успокаивающее, а кошка смотрела на всё недовольными инопланетными глазами.
Под очередное завывание в подвал спустилась юная мама с полотенцем на голове и спящим младенцем на руках. Совершенно спокойная, с улыбкой. Дошла до середины лестницы, услышала басовитый «бум», споткнулась и сходу полетела мимо солдат с младенцем вниз. До пола, впрочем, не долетела — солдаты поймали её быстрее, чем раздался следующий «бум». Бережно поставили на ноги, поправили полотенце. Младенец не проснулся.
Рядом со мной оказалась ужасно славная девочка Йоланда, новая репатриантка из США. Худенькая, молоденькая, она (как оказалось) переехала в наш дом буквально минуту назад. Доползла с огромным чемоданом до квартиры, запихнула чемодан внутрь ногой и тут же отправилась в бомбоубежище. Благо, недалеко.
Йоланда рассказала мне, что у нее лежат билеты в Нью-Йорк, потому что она не видела родителей три года и пора. Но рейс, скорее всего, отменят.
- Тогда, - задумчиво продолжила она, - я пойду в милуим. Даже не знаю, чего я больше хочу — чтобы рейс отменили или чтобы нет.
Я уточнила, кем она служит в милуим. Оказалось, военфельдшером на границе с Ливаном. «Но, - поспешно уточнила военфельдшер, - только с этой стороны! Не с той! Ну… разве что иногда с той. Но в основном с этой!». И добавила шепотом «С той я боюсь».
Над головой трудился железный купол. Йоланда попросила меня снять ее на фоне убежища, чтобы послать маме в Нью-Йорк. На фото она так сияла, будто посылала снимок с Мальдив. Я смотрела на неё, слушала одним ухом Бетховена, а другим — детский гомон, и думала, что не беспокоюсь за нашу оборону. Сказала Йоланде, что в следующий раз нарежу в убежище фруктов. Она ответила, что нажарит шницелей. Надо будет стрельнуть у Эмилии кетчуп.
* * *
Одна иранская бабушка была привезена в Израиль в раннем детстве. Выросла в религиозной семье, благополучно вышла замуж, шила, вязала, растила детей, после — внуков и правнуков. А к восьмидесяти годам решила «однова живем», рванула на груди шаблон и научилась читать.
Меня это потрясло. С одной стороны, это ж как надо умудриться восемьдесят лет прожить без букв? С другой, это ж как надо упороться, чтобы, восемьдесят лет без них прожив, все-таки рискнуть? Стало ужасно интересно, с чего эта бабушка начнет свой путь грамотного человека.
«С написания пособия, - отозвался внутренний голос. - Восемьдесят лет без фейсбука: с чего начать?».
* * *
Годовщину седьмого октября я бы отметила полной тишиной. Чтобы на сутки отключилось вообще все. Обеззвучить медиа, поголовно. Левых, правых, средних, нейтральных, призывающих, обзывающих, переживающих — всех. Сутки без СМИ. Чтобы газеты вышли с пустыми листами. Только с датой. Радио — на «тихую» волну. Никаких публичных мероприятий. Отключить социальные сети. Отключить нас всех, мы уже все сказали. Мы уже все сказали триста шестьдесят пять раз, умноженные на девять миллионов человек.
Армию не отключать. Сирены не отключать. И отключить остальное. Это будет день, который невозможно не заметить. Может быть, после него кому-то станет немного легче.
Все народы просят: «Господи, помоги нам». Что будет, если на день запретить молитвы? Говорят, темпераментные евреи, если им запретить говорить, начнут летать. Впрочем, мы это и так умеем.
Видите клин в небесах? Это летит центральная синагога, размахивая руками. Главный раввин Израиля на жестовом языке дискутирует со Всевышним о смысле субботы. Кнессет летит в полном составе и молчаливо дерется между собой. Летит и вяжет иранская бабушка (она опять осталась без чтения), летят ракеты, летит и прямо в полете сохнет гусь. Вереницей тянутся семь бутылок кетчупа. А следом мы.
И друзья наши скажут: слышали, евреи в небо улетели? И враги наши спросят: что, все?
И мы им ответим откуда-то сверху:
- Нет.